http://s9.uploads.ru/t/7UPzD.jpg
[STA]при исполнении[/STA]

Траурная лента плотно охватывает предплечье, - на этом внешнее выражение скорби заканчивается, отец сам приучил к этому Георга, вытряхивал молодую и романтическую дурь о страданиях на поле боя из белобрысой головы - и преуспел. В ставке ничего личного, и ожидающий в незнакомом месте Долохов волю чувствам не даёт. Всё потом - дай только себе слабину и он сам чувствует - может не совладать с эмоциями, - смерть отца фактически оставляет его совершенно одного.
Одного.
Думать об этом нельзя.
Об этом он подумает завтра.

Пока же он просто ожидает в незнакомом кабинете, в котором ему не приходилось бывать прежде. Даже на этаже в этом крыле ему, кажется, бывать не приходилось - вроде бы было незачем, а вот теперь пришлось. Чтобы занять себя он шагает от двери до окна, замирает, смотрит. Время течёт очень и очень медленно, зажатое между трёх выходящих в кабинет дверей, приколотое к стене где-то между картами боевых действий и картинами. Фикция. Долохов достаточно хорошо знает работу штабов, и работу этого штаба, чтобы купиться - карты интересуют его не больше, чем отвлечённого содержания портреты. Не говорят и на том спасибо.
Повернувшись к окну спиною он шагает обратно к двери, стараясь, чтобы шаги его не были торопливыми - сдержаность во всём, великая добродетель, которую Георг постигает не без успеха не первый уже год. Папку с бумагами и несколько свитков он держит за спиною: часть его, часть додали "с собой" - всё нужно донести до места и не помять. Мятые бумаги - позор ординардца, - говорил когда-то первый его наставник в этом деле. Пятна и складки допустимы тогда только, когда бумаги сняты с бездыханного тела. Тело Долохова совсем не бездыханно (можно же позволить себе ещё шаг, от двери? - Антонин сглатывает внезапно набухший в горле ком, словно эти все отчёты туда запихали нерачительно и торопливо) - оно рассекает пространство. Ожидание мучительно, но он с ним справляется (шагать дальше совершенно уже непристойно и он замирает в шаге от пустившей его внутрь двери, сосредотачивает внимание на картине так, словно взглядом намеревается провертеть в оной дырку).
Далеко, за стеклом, слышится шум улицы, которой за окном вовсе нет - ход коней, едва слышный скрип колёс. Обманка, простенькое заклинание, делающее невозможныи ненамеренное, случайное подслушивание и отлично маскирующее, к примеру, звук шагов. Вслушивайся - не вслушивайся, до последнего мига, до звука открывающихся дверей, не услышишь ничего. Раньше такое заклятье Долохова скорее веселило и радовало. Сейчас - нервирует - ему кажется, что ждёт он уже вечность и заготовленные заранее слова и мысли рассыпаются, словно листы у нерасторопного писца.
"Именно сейчас всё и случится" - уже не в первый раз думает Тони, заставляя себя собраться - как только расслабишься, сразу окажется, что нужно говорить, предоставить доклад, описание диспозиций, состояние войск, - Мерлин знает что ещё.
"Именно сейчас всё..." - но время идёт, за окном (вроде) едет какая-то особо скрипучая телега, ничего не происходит и Долохов тонет в сиюминутном моменте, теряя способность ориентироваться в том, сколько его уже прошло: полчаса... час... три?

Распрямить спину и щёлкнуть каблуками едва слышно, не нарушая общего течения чужой беседы. Уже без головного убора, значит не придётся мучительно краснеть за несовершенство своих движений - в повседнневной жизни Георг достаточно неуклюж, чтобы было, чего стесняться. Не кончил расти ещё ни вширь, ни ввысь. Тем не менее дядьке он едва различимо кивает - благодарностью за оказанную поддержку. А потом... потом иней, форма, нашивки, запах... Долохов даже глаз не успевает погреть на итальянской нимфе... не успевает напомнить себе, что это недопустимо - сейчас... Не успевает ничего - водоворот подхватывает его и переносит в кабенет ровно так, как иногда в детских сказках бывает "и они перенеслись..." - спроси кто Долохова, сколько шагов он сделал оттуда досюда? Не скажет. Перенеслись и всё.
Слишком много Геллерта Гриндельвальда здесь для того, чтобы Долохов мог соображать.
Слишком близко...
Папку вот он пристраивает там, где пложено ей быть, руки опускает по шву. Что-то же было.
Он репетировал, думал, что скажет, то теперь этот текст неимоверно далёк и глуп, все слова, что он, про себя, тогда сочинял - неуместны здесь, в этом кабинете.
Кажется, Георг ещё не успел вздохнуть с тех пор как вошёл. Это - долго?
Пыль не успевает даже довершить своё начальное движение, китель Мейстера летит и обнимает спинку стула, волосы всё ещё движутся, не приняв нового положения.
- Мейстер...
Чтобы выдавить слово, надо выдернуть кадык и скручивать, скручивать - тот самый ком не пропускает слова наружу и тут уж Долохов на себя злится. Гнев горяч, разбивает марево наваждения, позволяет сосредоточиться так, что пауза между словами не успевает стать заметной, холодит затылок.
- ... я вынужден просить о краткой увольнительной.
Теперь эти гладкие слова выскакивают словно сами по себе. "Вынужден" - да. Был бы не вынужден - не просил бы, но войти в наследство тут, не отвлекаясь от общих дел никак нельзя. Теперь можно поднять взгляд - всё самое страшное уже сказано.
- В связи с вступлением в права наследства и сменой главы рода.
Долохов совершенно уверен - скажет Мейстер сейчас "умри" - он ляжет прямо тут и умрёт, но что-то подстказывает ему, что так Мейстер не скажет. Не сейчас...