Пост от другого персонажа, по гп давно не играл

Ветер трепыхал ветровку, забирался под футболку, заставляя запахивать полы куртки. Несносные потоки воздуха обнаглели до критичной степени, будто издеваясь над двумя молодыми людьми, пришедшими на отшиб в поисках вдохновения. Они, казалось, имели хитрый план, подгоняя Лауритса расправиться с очисткой мастихина и закрыть уже как-то полотно от пыли и песка. Пока тот не смотрел на Эхри, лишь машинально выполняя необходимые движения. Протереть, спрятать, закрыть. Защелки этюдника почти бесшумно ходили под пальцами. Слишком длинными пальцами, как и языком, сказали бы у него на родине. Однако же, сегодня Ларс больше не краснел. Смущался, отводил взгляд неловко, но не краснел.
Одного взгляда на нового знакомого было достаточно, чтоб понять и выдохнуть. Не стоит. Когда людей сближает нечто большее, чем просто общее место и вдохновленное творчество; когда пальцы откладывают лист вот так, а губы трогает мягкая неловкая улыбка стеснения, наступает странный момент понимания. Если дышать с собеседником в унисон, он подсознательно будет доверять вам и вашим суждениям. Двое смущались в унисон, а это по стройной архитектурной логике позволяло смягчить общую неловкость. Как две неуверенные попытки поддерживают друг друга, так и улыбки, такие разные, в полноте губ, открытости, ямочках на щеках, умаляют конфуз.
Снимки на экране сменяли друг друга, очерченные в желтую рамку меню, джойстик бесшумно поддавался нажатию чужих пальцев. Сам же Ларс щелчок за щелчком открывал перед собой немного другую, изнаночную реальность чужих глаз. С иным углом зрения, с другим фокусом и даже в совершенно другой системе цветовых координат. Кадры, один за другим, преданные глаза добермана в ярких солнечных цветах, окрашенных закатным солнцем. Пугливая рыжая птица уже не смотрела настороженно, поднимала глаза, захваченная своим воздушным потоком. Уверенность передавалась, деленная на двоих, как единственная кружка горячего чая в прохладный вечер. Согревающая немного подрагивающие от нетерпения и волнений холодные пальцы — им бы не дойти до онемения так. Ласково трогающая скулы и уголки губ. Теплая и обнадеживающая уверенность, почти знание.

— Я всегда работаю один, так повелось, — ухмылка выходила немного извиняющейся, с налетом невысказанной горечи. — Тебе повезло иметь такого друга, — во времена блуждания по континенту, перелетов и путешествий автостопом часто появлялось желание завести кого-то, кто будет ждать в пустующей, такой не своей, не обжитой и пахнущей чужим квартире. Да как-то не способствовал кочевой образ жизни домашним любимцам. Дагни и та когда-то говорила, что у такого трудоголика даже рыбки повсплывают кверху брюхом. Лауритс не любил рыбок, да и животных с тех пор заводить не пытался. Даже кактусы не выживали, не смотря на имена и фамильные горшки.
Удивленный косой взгляд кажется  слишком переполненным интереса и взволнованным. Как бы не так, когда сердце подпрыгивает, совершая мощную канонаду по трепещущим легким. Однажды тебе уже повезло.
— Эти картины мало кого интересуют, — и сказанное — истинная правда, разве могут быть интересными кому-то пейзажи. Сейчас в моде непонятные линии, какой-то пост-нео-еще-какой-модернизм, похожий на каляки маленьких детей, а что уж простые аматорские потуги? — Да и не такой уж я художник, — просто архитектор, который возомнил, что может еще видеть свет, тень и перспективу, может видеть иначе, чем сотни других. — Хотя с радостью поговорю с кем-то, кто разбирается в этом, — поспешно заверил, кивая. Не имея портфолио и надлежащего образования, даже имени не имея как такового в кругах, разве может это быть возможным?
О'Ши — фотограф и писатель. Мозг подбрасывает подробности, которые успел обработать неожиданно, такова уж его работа. Ларс же — штатный помощник архитектора, который вряд ли сможет подняться выше в последующие пару лет. Бросивший когда-то очень давно рисование, променяв кисти на транспортиры и линейки, наборы специальных карандашей и тонкие линии. Заставить руку держать кисть ровно, без дрожи, уже путешествуя по Европе, стоило неимоверных усилий и долгих тяжелых вечеров. Одиноких вечеров где-то на открытой местности. Никто не слышал, как хотелось орать в такие моменты. Можно было даже сорвать злость на себе же. Не многого добился он даже тут, пару пейзажей из стран, где задерживался дольше всего: ландшафты Англии, Исландии, вот и Америка написалась быстро и внезапно.
— А ты никогда не позировал? — он не писал портретов больше пяти лет, резал ранние полотна, взявшись лишь за пейзажи. Ведь были те, кто никогда не заступал за грань природных ландшафтов, навсегда оставаясь в умах и на устах знатоков пейзажистами, мастерами своего дела. Ларс не верил, что сможет написать чей-то портрет после того, как покинул Норвегию. Это понимание пришло почти сразу же вместе с осознанием: единственным рыжим пятном на его картинах всегда была жизнерадостная Дагни. Доставляющая столько забот и неудобств, раздражающая, но все еще такая живая. Хотя бы на полотнах.
— Я бы мог попробовать тебя нарисовать в следующий раз. Может, даже вместе с Роджером, — идея  взять с собой собаку должна была немного смягчить неудобство, да и Эхри будет куда спокойнее с другом. Как трудно признать иногда, что нуждаешься в компании. Не в обрезках букв и составов за завтраком, не в наборе ненужных фактов в вечерних новостях и даже не в миллиметровке, слепящей отсветами под электрическим зудением лампы — в обыкновеннейшем человеческом присутствии.
Однажды тебе уже повезло, но когда-то белая полоса закончилась, и жизнь окунулась во мрак, из которого невозможно ступить на свет. Хотя может, не существует ничего невозможного?